БАБУШКА И ДЖАЗ
Возможно, кому-то эта история покажется неправдоподобной, и меня заподозрят в надуманности сюжета, в искусственности описываемых событий, на что я могу ответить только одним – так все и было.
Итак, конец шестидесятых годов, джаз начал серьезно завоевывать легальные позиции. В Москве уже прошли четыре джазовых фестиваля, стали родными и близкими кафе «КМ», «Синяя птица», «Печора», начала работать козыревская джазовая студия в ДК «Москворечье». Уже выкристаллизовалась элита советского джаза, на концерты музыкантов, входивших в нее, попасть было совсем непросто, а их имена джазфэнами произносились с почтительным придыханием. Создавались и распадались ансамбли, целые оркестры — одно это говорило о том, что московский джаз вполне живой организм и живет естественной, нормальной жизнью. Концерты в большей своей части проходили в различных НИИ, туда ездили целыми компаниями, не считаясь с расстоянием и временем. К удовольствию и настоящему счастью для многих начал стабильно работать «Метроном» и по простой радиоточке зазвучал настоящий джаз. Вовсю трудился самиздат, и многостраничные машинописные переводы о джазе знаменитых американских и европейских авторов ходили по рукам и зачитывались до полного исчезновения непрочно державшегося текста. Изредка в продажу поступали грампластинки из соцстран, которые, потолкавшись в очереди, с огромным трудом удавалось все-таки приобрести. Джаз стал плодом, скорее, полузапретным, вроде бы никто его и не запрещает, но это только потому, что он находится под присмотром надежных товарищей. Так было тогда со всеми жанрами культуры, не только с джазом.
Мое жилище все больше и больше наполнялось дисками, магнитофонными бобинами и катушками с фирменными записями, стопками отпечатанных на машинке и отснятых на «ЭРЕ» переводов, фотографиями, разнообразной звуковой техникой. Я жил этой музыкой, и, когда бывал дома, джаз звучал непрерывно, а в довершении ко всему я брал в руки старенький кларнет и тогда квартира наполнялась пронзительными пассажами, разрываемыми шальными киксами. Окружающие, естественно, не испытывали большого восторга от такого обилия звуков и я старался использовать дневное время, чтобы никого не мучить. Но один человек, тем не менее, всегда присутствовал — моя бабушка Мария Ивановна. Она безвылазно сидела дома и становилась обязательным свидетелем моего джазового самообразования.
Когда произошла эта история, бабушке исполнилось семьдесят восемь лет. Целый букет старческих болячек собрался в ее тщедушном теле, согнутом временем, но редко когда окружающие слышали от нее жалобы. Одевалась она скромно во все темное, с обязательным, повязанным на голове темно-синим, в мелкий белый горошек, платком. На лице в морщинах запряталась вся история ее долгой жизни, но в глазах, конечно, растерявших свою яркую голубизну, не исчезал живой огонек. Доброта и отзывчивость бабушки были беспредельны и относились абсолютно ко всем, а в общении ее всегда отличали аристократическая деликатность и интеллигентность, и это при том, что не получила никакого образования. С моих ранних детских лет, когда большую часть времени я проводил с бабушкой, мы стали самыми настоящими друзьями, и я часто звал ее просто Машуней. Любили, даже обожали ее и все мои друзья, часто бывавшие у меня. С давних пор Машуне приходилось оставаться дома одной, так как все домашние либо работали, либо учились, и ее любимым занятием стало слушание радио. Репродуктор работал постоянно и, под сменяющие одна другую радиопередачи, бабка делала свои хозяйские дела. Первому, кто приходил, она выкладывала заинтересовавшие ее новости и передачи на своем родном украинском, перемешанном с русским. Рассказывала Машуня обязательно со смешливыми комментариями, и я всегда кейфовал, слушая ее интерпретации последних событий.
- Брэжнев у Париж поихав и ёго жинка з ным. Боится шо Ильич там к просветуткам пиде.
- Казали, шо новых космонавтив запустылы, а в магазинах пусто. Мабуть уси продукты з магазинов тоже у космос полэтилы.
- Сёгодни Кобзон нову писню пел. Знова про партию. Мало, шо цилый день балакають про нее, аж набрыдло, так вин еще и писню спивае.
- Сказку таку хорошу передавалы, про малэнького Мука. Из-за цёво Мука у меня борщ сбиг, бодай ёму неладно буде.
Вот такую нарезку она могла выдавать до тех пор, пока самой не надоест, скучно ей целый день одной-то. Единственный способ деликатно прервать бабкины сводки «совинформбюро» — исчезнуть у себя в комнате.
В тот день я на работу не пошел, позвонил, придумал что-то уважительное и довольный тем, что шеф дал добро на прогул, начал налаживать запись пластинки Серджио Мендеса, которую мне дали на один день. Дело это привычное, вся техника у меня скоммутирована раз и навсегда, все налажено четко, как на производстве. Дома мы с бабкой были одни, отец с матерью на работе, брат на занятиях. Я запустил запись и занялся разборкой своих завалов. Тихой тенью, неслышно подошла бабушка и согнутым вопросительным знаком встала у косяка.
- Алик, я давно тэбэ хотила спытать.
- О чем, Машунь – не отвлекаясь от своих дел, машинально откликнулся я.
- Я у тэбэ чула одну писню, дуже вона мне понравылась. Усэ хотила тебэ просыть, щоб ты мэни её поставив.
Если бы сейчас Машуня запела на английском вместе с командой Серджио Мендеса, я удивился бы меньше.
- Ба, ну ты даешь – восхищенно удивился я – А какая песня-то? – я спросил, прекрасно понимая глупость вопроса. Что она может сказать об этом?
- Та я не знаю яка. Нэ на нашем поет, просто дуже гарна писня, ее жинка спивае.
Да задачка не из легких, а решить хотелось бы, уж больно мне интересно стало, что же могло так заинтересовать семидесятивосьми-летнюю неграмотную бабку, растормошить ее душу и чувства. Что? Кто? Я попытался задать ей еще несколько наводящих вопросов, но, как и на первый, ответа не получил.
- Хорошо, ба, если я тебе найду эту песню, ты ее узнаешь? – уже заведенный по настоящему, с последней надеждой спросил я.
- Впизнаю, впизнаю – тихо, покоряясь моему азартному напору, произнесла она.
- Ну, тогда давай мы с тобой будем ее искать. Ты, бабуль, садись вот сюда и слушай.
Первым делом я вытащил все пластинки и отобрал те, на которых были записаны женские голоса. Это уже упростило задачу, но ненамного — только сольников было штук семь, да плюс еще отдельные треки на других пластинках. В общем, набралось порядочно. С чего же начать? Я бережно взял одно из моих недавних приобретений, записанный на «Verve» концерт Эллы Фитцджеральд в Берлине. Поставил с самой первой вещи «Gone with the wind» и как только зазвучала музыка, посмотрел на бабку. Она сидела на стуле, сосредоточенность позы подчеркивалась левой рукой, подпиравшей уставшую от жизни голову. На мой вопрос о песне Машуня отрицающе качнула головой, и я уже хотел переставить иглу, но ее просьба меня остановила:
- Хай грае. Тэж красыво.
Так мы с ней слушали все вещи, одну за другой и каждый раз бабка говорила, что это не то, но просила не выключать музыку. Мы дошли до последней пьесы, гершвиновской “Summertime”. С первых же звуков бабка напряглась и стала внимательно вслушиваться в густой, сочный, напряженно вибрирующий, наполненный любовью голос Эллы. Прозвучали последние ноты, пластинка зашипела на, сверкающем лаком, холостом поле.
- Ну что, ба, то самое? – у меня не было сомнений, что задача решена и та самая “писня” найдена.
- Як гарно, я думала що тильки наши писни красыви, та ошиблась. Алик, то на якому це языке вона спивала? На аглиском?! Наикраше заспивала бы на украинском или на русском, алэ все однож дуже гарно. Но писня цэ нэ та. Там жинка спивае зовсим другим голосом.
- Каким другим-то, можешь объяснить? Высоким, низким, хриплым, быстро, медленно, ну хотя бы из этого выбери, ба, тогда мы быстрее найдем.
- Медленно, нэ швыдко, з душой, з душой спивае. Остальное нэ знаю, не памьятаю, нэ можу тоби сказать. Нэ забижайся, я стара, мэни трудно вже памьятать. Тильки скажу, що ты еи часто слухаишь.
Я в задумчивости перебирал диски. Что-то медленное, да? Часто слушаю, говоришь? Следующий диск моей обожаемой певицы Билли Холидей. Ставил я его часто, особенно, когда ко мне кто-то наведывался. Эта пластинка была гордостью моей небольшой коллекции. Недавно мне несказанно повезло, приехал один знакомый переводчик из Индии и привез несколько дисков «Crown» в толстых картонных конвертах с рисованными портретами музыкантов. Он предложил мне их по бешеной для меня цене, но я без колебаний пошел на трату двух своих зарплат, да еще и в долг пришлось залезть, потому что отказаться от фирменных пластинок с Билли Холидей, Нат Кинг Колом, Стеном Гетсом, Дюком Эллингтоном, Стефаном Грапелли я не мог. Я считал, что на меня свалилось счастье и при чем тут деньги. Какие деньги?!
Игла заскользила по пластинке, раздался шип, несколько больший, чем хотелось бы, но такова судьба всех любимых пластинок, их часто слушают и это не проходит для них даром. Билли начала со своей знаменитой “God Bless The Child”. Я увидел, как встрепенулась бабка, как внимательно вслушивалась в неспешный рассказ великой певицы, в чарующий тембр ее голоса, а когда периодически звучало знакомое ей слово “мама”, то с удивлением посматривала на меня.
- Ну что, бабуль, нашли? Песня та или нет? Нет? Ну, ничего, теперь уже совсем легко, давай слушать.
Билли продолжала петь, я полностью расслабился и кейфовал от музыки и от того, что моя любимая, драгоценная Машуня, измученная жизнью и каждый вечер молящаяся, чтобы Бог забрал ее к себе со всеми болезнями, слушает сейчас пластинку и она ей нравится. Иголка в очередной раз проскочила между треками и певица запела знаменитую балладу “Sometimes I Feel Like A Motherless Child”. Я сразу понял, что мы нашли то, что искали. Машуня встала, подошла к проигрывателю и облокотилась рукой на стол. Немигающим взглядом своих усталых, выцветших глаз она смотрела на вращающийся диск, быть может, вспоминая своего сына, с которым ее навсегда разлучила та страшная война, а может быть, таким образом ей хотелось быть поближе к далекой, непонятной, но такой душевной американской певице.
Музыкальное приложение к рассказу:
