Памяти великого музыканта,
благородного рыцаря джаза,
Незабвенного
Бориса Васильевича Матвеева
.
.
Моя первая встреча с Борисом Матвеевым состоялась во второй половине пятидесятых годов в Зелёном театре парка Горького. Там выступал оркестр Эдди Рознера, а наша пацанячья компания шаталась неподалёку. Когда зазвучала музыка, мы быстренько, знакомыми нам путями, забравшись на каменную стену, пробрались в театр и попрятались в выступах, в щелях, чтобы нас никто не высмотрел. Я устроился примерно посередине, где всё было отлично видно и слышно.
Сцена была ярко освещена, на ней расположился оркестр в полном составе. В белоснежных костюмах они выглядели празднично и торжественно.
Cлева сидела струнная группа – скрипки, альты, гитара. Они расширяли возможности оркестра, украшали его звучание своими трепетными, волнующими звуками.
Справа в первом ряду сидели самые мои любимые музыканты – саксофонисты. Я забывал обо всём, когда слышал этот инструмент. Его звучание от высокого, как крик птицы, до низкого, как рёв медведя, всегда приводило меня в восторг, я растворялся в этом звуке, мне казалось, что это поёт моя душа. Саксофоны были представлены полностью, от альтушки до баритона, тогда я, конечно, не знал этих названий, но разницу между ними и по внешнему виду, и по звучанию различал.
Следующий ряд – четыре тромбона. Если в саксофоны я был влюблен, то тромбоны у меня вызывали уважение, они всегда ассоциировались с армией, с дисциплиной, с военными парадами. Возможно это потому, что к тому времени я уже успел посмотреть «Серенаду солнечной долины» и был в восторге от слаженных и артистичных движений тромбонистов, когда они играли «In the mood». Как синхронно они двигали кулисами и замирали, задрав инструменты вверх или опустив их вниз. В эти моменты они звучали дружно и мощно, как десяток пароходных гудков.
Следующий ряд – четыре трубы. К этому инструменту у меня отношение было неоднозначное. Мне нравилось звучание трубы посередине и внизу, но всегда раздражало, когда начинали играть в верхах, особенно, когда это делалось с целью демонстрации мастерства исполнителя – взять самую верхнюю ноту и продержать её как можно дольше. Мне уже тогда и позже казалось это чем-то, не имеющим отношение к музыке, скорее к цирку или к спорту. Наверное, это особенности моей нервной системы, так реагирующей на высокий звук, но скорее это особенности моего музыкального вкуса.
Чёрный рояль, словно птица, расправившая крыло, стоял с поднятой крышкой и в его полированных боках бликовали лучи прожекторов.
На верхнем подиуме контрабасист, а справа от него, за батареей барабанов и тарелок восседал барабанщик. Стойки, блестящие хромом, отполированные латунные тарелки, перламутр барабанов – всё это сверкало, переливалось разными цветами. Центром внимания был, восседавший за всей этой красотой, барабанщик Борис Матвеев. Молодой, стильный, с модной причёской и горделивой осанкой, он был вершиной оркестра. Он притягивал мой восторженный взгляд, я внимательно следил за пластичными, но, в то же время, чёткими движениями его рук,
Сам Эдди Рознер в безупречно сидящем на нём костюме светло-кремого цвета, с трубой в руке энергично, с азартом дирижировал, улыбка под щёточкой усов не сходила с его лица. Но вот наступило время соло, он плавным движением приблизил к губам трубу, буквально, лишь прикоснулся к мундштуку, и труба откликнулась мягким звуком, заполняющим всё пространство Зелёного театра, улетающим куда-то вдаль под шелест листьев и, растворяющимся в пространстве. Аплодисменты гармонично вплетались в сценарий концерта, публика была довольна и счастлива.
Рознер взмахнул рукой и одинокий голос, как молитву, затянул протяжную песню – это был «Караван». Перед моими глазами ясно вставала бесконечная даль пустыни. Пески, барханы. Лёгкий, жаркий ветерок срывает песчинки и несёт их, несёт над раскалённым, безжизненным пространством. Вдали появился караван во главе с погонщиком, идущим рядом с первым верблюдом. Вереница животных, тяжело нагруженных тюками с тканями, с посудой, с восточными вкусностями и пряностями бредёт медленно и величаво.
Неторопливо, размеренно, словно измождённый от жары пустыни, начал своё соло Эдди Рознер. После нескольких тактов, словно далёкий, таинственный мираж, зазвучал весь оркестр, и Борис Матвеев начал своё медленное ритмическое повествование. Оно у меня вызывало ассоциацию со звуком чёток, которые перебирает какой-нибудь бедуин, сидящий на верблюде. На фоне постоянных рефренов оркестра труба Рознера звучала словно молитва муэдзина, он мастерски выписывал восточную вязь. В моём сознании звуки трубы превращались в красивые строчки арабского текста, затейливой графикой букв которого я всегда восхищался. Оркестр постепенно затихал, караван скрывался за горизонтом под жаркие аплодисменты публики.
Я, переполненный впечатлениями, пришёл домой и рассказал об этом концерте старшей сестре Нине. Мой рассказ, мой восторг заинтриговали её. На следующий день мы пошли в ГУМ и высмотрели все пластинки с оркестром Эдди Рознера, а вечером вдвоём насели на родителей, чтобы они дали нам денег.
Мои родители были очень музыкальными людьми, мама прекрасно пела, отец пел и играл на всех струнных, но особенно хорошо на мандолине. Кроме этого они любили компании и вечеринки, а на них музыка всегда была нужна.
Мы купили целую пачку пластинок, толстых тяжёлых дисков для патефона и были счастливы от своего приобретения. В этот же день, как начало темнеть, мы вытащили патефон во двор и зазвучал оркестр Эдди Рознера. Как-то очень быстро из своих коммуналок повылезал народ, молодёжь из переулка подтянулась, и начались танцы, которые продолжились допоздна.
* * *
Прошли годы. Не стало оркестра Эдди Рознера, не стало самого маэстро, мои собственные вкусы изменились, я стал увлекаться музыкой более камерной, в большей степени меня интересовали малые составы. Моими кумирами стали многие американские музыканты, исповедующие мэйнстрим, бибоп, кул, хардбоп, латино.
Моё почтение и восхищение Борисом Матвеевым, как личностью, как музыкантом, не исчезло. Он был для меня образцом элегантности и стиля во всём, начиная с одежды, причёски и заканчивая самой музыкой, в которой он растворялся, которая для него была обителью свободы. Мне очень хотелось с ним познакомиться, но я робел, думал, что он недосягаем. В то же время я радовался уже тому, что могу его видеть и слушать. Именно так – видеть и слушать, потому что он был королём за батареей барабанов и тарелок. Осанка с прямой спиной, пластика движений, улыбка, добрый взгляд настолько гармонировали с его игрой, что одно без другого и вообразить себе было невозможно. Он был не просто гениальным музыкантом, он был Артистом. И правильно сделал Эльдар Рязанов в «Карнавальной ночи», так броско выделив именно его, сидящего за барабанами на самом верху огромного будильника.
У Матвеева был собственный состав “Mersedes Jazz Band”, с которым он выступал в ресторанах, в клубах, на корпоративах и даже на улице. Непогода, а он в плаще и шляпе со своими музыкантами стоит у «Националя» или на Арбате и лабает «Hello Dolly», «All of me» и всё такое прочее, что так любит публика и, конечно же, он сам. Даже на улице, в толпе он оставался Артистом.
В 1994 году я, Раф Аваков и Лёва Корецкий решили организовать джазовый клуб, в котором было бы уютно и интересно нам самим, музыкантам и публике. Клуб расположился на Беговой улице в доме 5, где ещё сравнительно недавно работал двухзальный кинотеатр «Темп», а затем его место занял театр «Вернисаж». Несмотря на крутые условия аренды, которые выдвинул директор театра, я с ним ударил по рукам, потому что уж больно хотелось сделать настоящий джазовый клуб. Тем более, что арендованный просторный зал позволял проводить там не только концерты, но и выставки. Поэтому и появилось название «Джаз Арт» Клуб.
В программах выступлений музыкантов довольно часто появлялось имя Бориса Матвеева и это неслучайно, поскольку он своим мастерством барабанщика, проникновенным исполнением песен, как никто другой, очаровывал публику, увлекал её в мир старого, доброго джаза. Это было очень важно в период становления клуба, когда надо было эту публику завоевывать.
В октябре 1995 года кинорежиссёр Алексей Габрилович снимал в «Джаз Арт» Клубе живую хронику для шестой серии телевизионного фильма «Бродвей нашей юности». Эта серия была посвящена послесталинскому периоду развития московского джаза от его зарождения в середине 50-х годов и до 90-х годов. Естественно, даже не возник вопрос относительно того, кто из джазменов будет главным на сцене. Этим музыкантом по праву стал Борис Матвеев – человек, который прошёл весь этот путь, оставаясь верным джазу. Он со своим составом открыл концерт и долго оставался на сцене, демонстрируя блистательную технику и придуманную им эффектную «фишку». Во время соло он вставал из-за ударной установки и начинал играть палочками на всём, что попадалось ему на пути. А путь был немаленький, сначала он обходил всю установку, затем начинал двигаться по сцене, играя на микрофонных стойках, на стульях, на ножках и панелях рояля, на столиках посетителей, на полу и постепенно возвращался на своё законное место за барабанами. И всё это без пауз, без прерывания музыки, которую он создавал на ходу. Именно музыки. Фишка эта была беспроигрышная, публика всегда неистовствовала от восторга и восхищения.
У меня установились добрые, дружеские отношения с Матвеевым и, когда ко мне обращались по поводу музыкального сопровождения каких-то событий, корпоративов и т.д., я часто звонил ему, так как, помимо всего прочего, был абсолютно уверен в ответственности и обязательности музыканта.
В 2005 году, готовя программу очередного джазового парохода, я предложил Борису Васильевичу отправиться с нами в джазовый круиз и выступить со своим составом. Он с радостью согласился. И вот где-то в начале июня я еду на автомобиле в Ногинск и вдруг раздаётся телефонный звонок. Не останавливаясь, я включаю телефон и слышу в трубке дрожащий, прерывающийся Борин голос, резаные, короткие фразы.
- У меня «Скорая». Меня сейчас увезут. Не знаю, чем всё закончится. Я звоню, потому что могу тебя подвести с пароходом. Ты уж извини.
Я постарался его успокоить, обнадёжить, что всё будет хорошо. В трубке слышалось тяжёлое дыхание. Он прервал меня:
— Всё. Меня уносят.
Раздались гудки. Я, взволнованный от внезапно возникшей опасности для Бориса, остановил машину и выключил двигатель. Хотелось тишины, чтобы лучше осознать то, что сейчас произошло.
Подумать только, человеку плохо, возможно, близка роковая черта, а он звонит, чтобы не подвести меня с запланированным выступлением на пароходе. Да!!! Человека с такой ответственностью, с такой порядочностью не часто встретишь и то, если только доведётся.
Ах, Боря! Боря! Дай, Бог, чтобы пронесло, чтобы ты выкарабкался.
Он вышел из больницы, но что-то серьёзное произошло в его организме, что-то сломалось. Врачи, больничные палаты стали чаще появляться в его жизни. 28 марта 2006 года, не дожив всего месяц до своего 78-летия, из жизни ушёл легендарный Артист, преданный рыцарь отечественного джаза Борис Васильевич Матвеев.
На панихиду в «Дом кино» пришло много музыкантов, артистов, кинорежиссеров, много его поклонников. Он ушёл из жизни в звании Заслуженного артиста России, но не правительственные указы справедливо оценивают личность и заслуги человека, а народное признание. Именно поэтому Борис Матвеев настоящий Народный Артист, таким он был, таким и остаётся в моей памяти, в истории отечественного джаза.
Начато и отложено
4 сентября 2006 г., Москва
Продолжено и закончено
11 сентября 2019 г., Москва
